Когда-то давным-давно мне пришлось отдавать долг тому государству, которого уже и на карте нет, но про те времена иногда вспоминаю, рассказывая интересные истории друзьям и знакомым.

… Служил я в Читинской области на узле связи ракетных войск. В принципе служба была хорошая, не халявная, конечно, как некоторым везет, а обычная — с утренней зарядкой и вечерней поверкой, с вечерней прогулкой под песню «Аэропорт», с периодическими марш-бросками с полной выкладкой по местным сопкам и нарядами по столовой, со стрельбами и полевыми, почему-то именно зимними, учениями, с нарядами по графику и вне графика, со строевой, боевой и политической подготовками.

Из Устава, который един для всех военнослужащих:
«На боевом дежурстве запрещается:
<…>
отвлекаться, заниматься делами, не связанными с выполнением обязанностей по несению боевого дежурства;
<…>
есть, пить, курить…»

А в остальное время, так сказать, между делом, и заключалось выполнение боевого долга. Для меня оно заключалось в 6-часовом прослушивании эфира, в котором должен был когда-то пройти важный сигнал азбукой Морзе, который мне необходимо было принять и довести до начальства, а то, в свою очередь, должно его было довести до своего начальства и т.д. Такие сигналы были не часты: бывало, что за все время дежурства ничего не проходило, а иногда, наоборот, эфир бесился, раздавая по несколько сигналов за смену.

Но я был хороший радист, обладал должным слухом (иначе бы не взяли, пришлось бы выполнять курьерские обязанности, как некоторым моим сослуживцам), поэтому проблем с выполнением такого важного долга у меня никогда не было. Проблема была в другом, слушая эфир, не впасть к коматозное состояние сна, ведь солдат советской армии был не только голодным, он был еще сонным. Спать хотелось всегда и везде, особенно на лекциях по политической подготовке: смотришь потом на свою записанную лекцию и видишь сплошные каракули — это так в процессе записывания мозг отключался, а рука автоматически еще продолжала что-то там писать, несвязанное и что-то свое. А иногда засыпал в наряде, стоя «на тумбочке» или слушая эфир на «боевом» дежурстве: прислонишься к радиоприемнику в человеческий рост и уже не замечаешь,  как снится что-то домашнее, родное…

Естественно спать на дежурстве большой проступок: наряд, конечно, не дадут, но отчитывать будут. Некоторые дежурные офицеры случайно заснувшему солдату любили за шиворот водички налить или крикнуть что-то громко над ухом — спать после такого долго уже не хотелось. А еще нельзя было книги читать (почему, не понятно?), а вот письма родным и близким писать было можно. Можно было оформлять и «Боевые листки», предназначенные поднимать упавший дух советского солдата.

Чем я и занимался: совсем не умея рисовать, в армии я вдруг открыл в себе «талант» оформительства, красивого почерка и отдаленные журналистские наклонности. Это было очень удобно: всегда можно было схитрить, сказав, что после отбоя пришлось срочно делать «Боевой листок», задержавшись на десять минут, а потом официально проспать зарядку, проснувшись на час позже. Или отмазаться от какого-нибудь ненужного построения, политической лекции или очередного заскока командования. Да, не только талант создания боевых листков открыла армия, она научила еще хитрости и изворотливости.

Но история все же в другом. А дело было так…

На очередном дежурстве начальником расчета (группы солдат, которая идет в специальный подземный бункер и несет «боевое» дежурство) был некий офицер по фамилии, скажем, Проценко. Не то, чтобы его солдаты не уважали, скорее относились к нему, как к мебели — с личным составом он особенно не соприкасался, кроме вот таких дежурств.

Как-то так случилось, что в одну из смен он позвал меня перед заступлением на «вахту» прослушивания эфира и стал инструктировать, рассказывая в очередной раз мои обязанности, а при этом, смакуя, доставал из чемоданчика-дипломата сочные бутерброды (или мне так с голодухи казалось!), приговаривая: «Это мне жена положила!». Вершиной этой беспардонности стал лимон, который Проценко решил порезать обычным лезвием от бритвы (вероятно, жена не догадалась порезать дома или ножик забыла положить!). Продолжая меня инструктировать, офицер достал термос, налил чайку, положил криво нарезанный лимон, развернул бутерброд и начал жевать. Потом подумав, что так это неудобно — жевать и инструктировать, отправил меня на пост к радиоприемнику со словами: «Ну дальше ты все сам знаешь».

Эта история так бы и закончилась и, возможно, была бы забыта в силу ее обыденности, если бы не случившееся часом спустя продолжение.

Мой пост находился в соседней рекреации и что делает офицер, начальник расчета, я мог видеть только повернувшись через просвет в стене. Но мои сослуживцы не дали мне заскучать, обратив внимание на … спящего Проценко. И тут невероятная злость юношеского обостренного чувства справедливости накатила на меня.

Я быстро подменился и тихо подкрался к Проценко. Можно было и не тихушничать: офицер спал сном младенца, похрапывая и причмокивая, как старичок. Надо было что-то делать. Надо было срочно во что-то вылить нахлынувшую злость, отомстив за вылитую за шиворот воду, за отобранный учебник «Геометрия» для I-II курсов института (который я пытался иногда читать, чтобы мозги совсем не высохли, да и первый курс не забыть), за крики над ухом и за смачно съеденный «бутерброд с лимоном».

Покрутив головой, взгляд упал на катушку монтажных ниток, забытых, видимо, во время очередного ремонта линий связи. Схватив катушку, я начал приматывать спящего офицера к стулу, под молчаливый одобрительный хохот и аплодисменты сослуживцев.

Сделав свое «черное дело», я вернулся на пост за радиоприемник и как ни в чем не бывало, нацепил наушники и продолжил слушать эфир, наблюдая за результатом содеянного. Надо же, офицер проспал еще минут тридцать или даже больше: мы все утомились ждать разгрома.

… Я до сих пор помню, как Проценко, просыпаясь на стуле, пытается потянуться, но ему что-то мешает, он не понимает что это, открывает глаза и видит себя опутанным, краснеет, резко просыпается, быстро выпутывается и молча уходит из нашего подразделения подземного бункера. И больше, ни в этот раз, не в последующие дежурства, будучи начальником расчета, мы его в нашем подразделении не видели. И где он ел свои бутерброды, любовно положенные женой и резал лезвием лимон, мы уже не знали и нам это было не интересно, благо книги теперь в его дежурство можно было читать открыто.

… В конце дежурства я выпустил «Боевой листок», собственноручно написав фельетон про спящего на дежурстве офицера. Листок провисел недели две или даже три, потом отправился в архив Ленинской комнаты, а, судя по тому, что никто ни о чем меня не спросил, я еще раз убедился, что «Боевые листки» никто и никогда не читает. Висят — и все довольны!..